(опять из комментов)

1. Почему нельзя назвать фантастикой ближнего прицела "Парк юрского периода" Крайтона, например?

Как вы яхту назовете, так она и поплывет.

Если тебе комсомолец имя, имя крепи делами своими.

Потому что думать чужими мыслями неполезно.

2. Утверждать, что только "ближний прицел" имеет дело с сегодняшней социальной действительностью, и что этим отличается от "дальнего прицела", который про вымышленное общество будущего и с сегодняшним не пересекается, неправильно. Ведь текущая социальная реальность выступает как контекст восприятия читателя во всех случаях — и для романов про звездолеты, и для повестей про химизацию и механизацию. Причем значительный контраст может служить более точному и яркому выявлению сегодняшних актуальных проблем.

3. Кстати, "ближний прицел" вовсе не репрезентирует текущую социальную действительность. Дело в том, что литература вообще не содержит в себе реальности. Литература содержит вымысел, условности, искусственные конструкции — и в этом отношении социальная картина в повести про механизацию и химизацию ничуть не менее фантастична, и ничуть не менее далека от реальности, чем в книге про звездолеты.

Отличие историй про механизацию и химизацию, называемых красивым термином "фантастика ближнего прицела", в том, что эта фантастическая искаженная картина общественных отношений в них полностью промоделирована действовавшими на момент написания политическими установками, оформленными в конкретные документы.

Говоря о "фантастике ближнего прицела", необходимо иметь в виду, что мы имеем дело с двойным идеологическим конструктом.

Во вторую очередь (если брать в хронологическом порядке), это критически оформленная мишень для высказываний сторонников "фантастики дальнего прицела", желавших таковую фантастику сочинять и публиковать. У читателей, которые любят про галактики и звездолеты, такой дискурс традиционно вызывает сочувствие. Или можно его развернуть, как http://users.livejournal.com/alkor_/50035...">тут предлагается, чтобы взять под опеку рассказ про технические новинки ближайших лет. Однако нужно учитывать, что, как и любое другое политическое высказывание, критика "фантастики ближнего прицела" имела издательско-политические задачи, в содержании высказывания не представленные. Это был инструмент борьбы определенной группы авторов (скорее, нескольких групп) за право издаваться и издавать себе подобных. И относиться к этой критике так, будто она представляет собой нейтральные заходы к теории жанра, по меньшей мере неосмотрительно.

В первую очередь, что самое главное, "фантастика ближнего прицела" представляла собой один из элементов формирования новой идеологии и новой литературы в СССР. Такая литература должна была нацеливать граждан на задачи социалистического строительства. Она ни в коем случае не могла уводить читателя в царство беспочвенных фантазий, отрывая его тем самым от указанных советским правительством конкретных тем и проблем. Такая идеология (в полном виде заявленная, например, в установочном докладе Горького на 1 съезде писателей) привела к тому, что с 30-х по середину 50-х годов фантастики издавалось мало, она выдавливалась редакторами в сектор "фантастического очерка", из-за многочисленных фильтров произведения "космического прицела" до печати доходили крайне редко. Причем и дальнеприцельные фантазии, и ближнеприцельные агитки могли попасть под удар официальной критики, выискивавшей в них отклонения от партийной линии. (История с "Тополем стремительным" Гуревича сегодня выглядит анекдотичной — его прорабатывали в прессе за то, что в романе лесозащитные полосы создаются из быстрорастущего тополя, а не из дуба, как постановили партия и правительство. Но в те времена за подобной проработкой часто следовали оргвыводы...)

В целом неверно рассматривать дихотомию "ближний прицел" — "дальний прицел" только как противопоставление по тематике (тут про лунный трактор, а там про звездолет). Ведь "фантастика ближнего прицела" была идеологической конструкцией, использовавшейся для реализации политических интересов и отражавшей политическую реальность своего времени. Концепция "ближнего прицела" строила фантастику как полностью управляемый жанр художественной публицистики, в котором все — и темы, и образы, и набор приемов — должны были полностью соответствовать утвержденному руководством образцу, и колебаться разрешалось только вместе с линией партии. Такая "фантастика" не просто не могла выходить за рамки дозволенного, фактически она была обязана быть нефантастичной.

Кстати, не следует противопоставлять "фантастику ближнего прицела" и фантастику социальную. Вся фантастика как жанр социальна. И "фантастика ближнего прицела", в частности, замечательно демонстрировала образцы социальной нормы, тем самым участвуя в строительстве советского общества и новой общности — советского человека.